– Воронки, чтобы лить воду в глотку ведрами, – снеприятной улыбкой добавил тот. – Тиски для пальцев рук и ног… Нашисудейские различают пять степеней пытки, но могу вас заверить, незнакомец, чтоуже первая не содержит ничего приятного… А слышали ли вы о наших казнях? Мынимало не отстаем от остальной Европы, вы не в каком-нибудь захолустье, а вовполне передовой стране! У нас привязывают к стулу и обезглавливают ударомсабли, сжигают живьем, закапывают опять-таки живьем, топят в бочке… Ну, ивешают, конечно, как же без этого… Вы не могли не видеть виселицы, через какиебы ворота ни въехали в Зюдердам, – они у нас возле каждых ворот стоят…

– Да, я обратил внимание, – кивнулд’Артаньян. – Там еще болтались какие-то бедолаги, так что свободныхкрюков вроде бы не было…

– Ничего, – пообещал младший бальи. – Длявашей милости, так и быть, мы крюк освободим… Хотите познакомиться с магистромвысоких дел?

– Это еще кто?

– В других странах этого господина вульгарно именуютпалачом. Но вы в Нидерландах, незнакомец, здесь население тяготеет к высокомурешительно во всем… У нас – магистр высоких дел. Этот господин славно умеетвыкалывать глаза, брать щеки клещами, протыкать язык раскаленным железом,клейма класть…

Оба они старались произвести грознейшее впечатление. Нод’Артаньян, хотя и очутился в прескверной ситуации, падать духом отнюдь неторопился. "Комедианты, – подумал он с оттенком презрения. –Шуты гороховые. Видывал я такие ухватки! Я, господа мои, чуть ли не все парижскиетюрьмы посетил, за исключением разве что Бастилии, меня и почище пугали.Незнакомы вы с парижскими полицейскими комиссарами, вот где людоеды! А вы посравнению с ними – щенки писючие!"

– Господа, – сказал он вслух. – Я слыхивал опресловутом нидерландском гостеприимстве, но такого, право, все же не ожидал…Бога ради объясните, отчего вы намерены ко мне применить все эти премилыевыдумки?

– Потому что вы – испанский шпион, – сурово сказалстарший бальи.

– Я? – изумился без наигрыша д’Артаньян. –Вот уж навет, клянусь…

Он хотел было поклясться чем-то католическим, но вовремявспомнил, что в протестантской стране это не только не поможет, но еще болееукрепит их в подозрениях.

– Я – испанский шпион? – продолжал он, от душирассмеявшись. – Да кто вам сказал такую глупость?!

– У нас верные сведения, – многозначительнопроизнес старший бальи. – Советую вам сознаться самому, не доводя допечального знакомства с магистром высоких дел. Это, безусловно, смягчит вашуучасть и сделает нас с вами добрыми друзьями… Мы умеем ценить искреннеераскаяние совсем еще молодого человека, которого запутали в свои сетикакие-нибудь злокозненные иезуиты…

"Пой, соловей, пой! – подумал д’Артаньян. –Эти полицейские штучки мне насквозь знакомы, их на мне такие прохвостыпробовали, что не чета вам! Одно и то же, даже скучно…"

– Господа, – сказал он решительно. – Вы тутдавеча упоминали, что ничем не отличаетесь от всей Европы и даже кое в чем еепревосходите. Что вы – передовая страна… Черт возьми, но ведь в приличныхстранах так с путешественниками не поступают! Если я чей-то там шпион,приведите свидетелей, которые меня уличат, или предъявите какие-нибудьубедительные доказательства…

Он зорко следил за выражением лиц этой парочки – и подметил,что в быстром взгляде, коим они обменялись, определенно присутствовала некаярастерянность, отчего душа д’Артаньяна мгновенно возликовала: есть такаяуверенность, что нет у них ни надежных свидетелей, ни весомых улик! Общимифразами пугают пока что…

– Так в чем же мое преступление, господа, объясните? –воскликнул д’Артаньян, решив, что сейчас самая пора перейти внаступление. – Кто и в чем меня уличает? Что я сделал? Укрепления изучал?Пушки в арсенале считал? Секреты выведывал? Совращал какого-нибудь доброгопротестанта перейти в лоно этой поганой римской церкви?

При последних его словах оба вновь переглянулись, но уже ссовершенно другим выражением лиц. Развивая успех, д’Артаньян продолжалуверенно:

– Или у вас все-таки есть свидетели, уличающие меня водном из этих гнусных преступлений, а то и всех сразу? Приведите хоть одного,вдруг я при его виде дрогну и раскаюсь? Молчите?

– Подождите, – неуверенно сказал старшийбальи. – Вы так верно сказали о римской церкви… Надо ли понимать, сударь,так, что вы – протестант?

Д’Артаньян саркастически рассмеялся:

– А кто же я, по-вашему?! Мерзкий католик? –Вовремя вспомнив, что в качестве доказательства ему могут устроить экзамен покаким-нибудь гугенотским тонкостям, в которых он не разбирался нисколечко,гасконец спешно добавил: – К великому моему сожалению, протестант я помолодости лет нерадивый, ни одной молитвы толком не помню, не разбираюсь,откровенно говоря, в богословских хитросплетениях, но на то богословы есть…Главное-то – я убежденнейший протестант, и точка! Да я… я…

У него вдруг – как всегда бывало с д’Артаньяном в минутынешуточной опасности – родился в голове великолепный план. Точнее, пришли на умвоспоминания об устроенной в Менге проказе. Не колеблясь, д’Артаньянразмашистыми шагами прошел к ближайшему окну, повернулся в профиль и, постоявтак некоторое время безмолвно, громко спросил:

– Вам не кажется, что я похож на своего отца?

– Ну… – растерянно промолвил старший бальи. –Всякий похож на своего отца – и я, и Ван Бекелар, как говорят…

– Тут все дело в том, какой отец, – грустнопризнался д’Артаньян. – Неужели не замечаете? Странно, мне многиеговорили… Тут все дело в том, какой отец, господа! Я – сын великого государяГенриха Четвертого! Присмотритесь хорошенько. Охотно допускаю, что вы не виделиего вживую, но монеты-то с его незабываемым профилем не могли не видеть!Присмотритесь ко мне как следует, говорю я вам!

И застыл, горделиво выпрямившись, так что бьющее в окносолнце освещало его профиль во всей красе.

Старший бальи что-то быстро проговорил младшему по-голландски– для д’Артаньяна, не владевшего здешним языком, это звучало как нечто похожеена "бре-ке-ке-кекс".

– Бре-ке-ке-кекс… – произнес младший и сломяголову выбежал из комнаты.

Он почти сразу же вернулся, неся что-то перед собой в сжатомкулаке. Передал этот предмет начальнику – д’Артаньян уголком глаза рассмотрелмонету.

Держа ее перед собой двумя пальцами вытянутой руки, старшийбальи принялся сосредоточенно водить головой вправо-влево, глядя то на монету,то на д’Артаньяна, с гордым видом скрестившего руки на груди.

Вскоре оба вновь затянули свое "бре-ке-ке-кекс".Не разбирая ни слова, но чуя в интонациях удивление, растерянность, ошеломление– и даже, о радость, некоторое почтение! – д’Артаньян победительноулыбнулся.

И громко произнес, не глядя на них: